Кто такой российский оппозиционер? Почему Россия стесняется своей исторической молодости? И, наконец, какие проблемы у русского образования? Об этом и многом другом с «Русской инициативой» поделился политолог, аналитик, обозреватель и редактор Михаил Виноградов в эфире «Кофе вне политики».

– Михаил, по вашему мнению, есть ли в России оппозиционеры? Какие они в современном мире?

У оппозиционера неизбежен элемент нарциссизма.

– Сейчас таких людей объединяет потребность ощущать себя на стороне добра. А дальше встает вопрос: умеет ли оппозиционер найти ключик, слова для того, кто политикой не интересуется или он готов общаться только со своей сектой. И знает ли он, что политика – всегда самопожертвование, интрига, владение повесткой. Или же в этом только некий выплеск эмоций, самовыражение, безусловно важное для каждого человека. Плюс у оппозиционера неизбежен элемент нарциссизма, как и в политике в целом а также актёрской среде и многих подобных сферах.

– Как в России вообще выглядит оппозиционер?

Оппозиционеры же – это особая группа людей, у которых есть это ощущение тупика.

– В какой-то степени в нашей стране сейчас чувствуется плюс-минус оппозиционный настрой. Ощущение некого кризиса, исторического тупика. Большая часть население – болото, у которого нет собственного запроса. Оппозиционеры же – это особая группа людей, у которых есть это ощущение тупика. Ну и романтики, считающие, что можно изменить реальность, придя в политику.

Другое дело, что не все понимают, что в нашей стране политика отделена от власти. Поэтому власть может на такие все вещи не реагировать, понимая, что ее легитимность не связана с публичной политикой.

Так происходит не везде. Есть страны с более классической демократией. Например, в США это иначе. Есть постсоветские страны, государства с переходной экономикой, где такой зазор возникает. Другой момент, что в таких промежуточных странах типа Леван у людей есть желание все поменять, они выходят на улицы и протестуют против введения налога на WhatsApp, например, устраивая достаточно серьезное движение.

У русских есть некий, отмеренный нации уровень исторического оптимизма. Но он уменьшается, когда нация прибавляет себе года.

Поскольку в России доминирует модель презентизма, то есть, мнение о том, что будущее – примерно как настоящее. Когда социологи опрашивают людей на эти темы, чаще всего говорят, что в ближайшие 15 лет будет все плохо, а потом – хорошо. И никакого мостика между этими двумя суждениями нет. Поэтому есть некий, отмеренный нации уровень исторического оптимизма. Он уменьшается, когда нация прибавляет себе года.

– А как русские себя ощущают: молодой страной?

Прибавление сотен лет России тянет нас в могилу.

– Я бы сказал, наша страна стесняется своей исторической молодости и добавляет себе пятьсот, тысячу лет, вспоминая время своего существования в имперский период. По моему мнению, это тянет нас в могилу. К тому же мне как человеку средних лет молодость кажется скорее преимуществом.

– Мы страна, в которой может появиться сильное оппозиционное ядро?

В России политическая борьба идёт не посредством парламента и выборов, а в отдельных кулуарах, в том числе в телеграм-каналах.

Политическая сфера существует в любой стране как раз для того, чтобы эти противоречия как-то урегулировать. Конечно, российская политика, особенно публичная, сегодня скорее не про снятие противоречий.

Однако сейчас тяжёлое время. Идет политическая борьба. Но в России она идёт не посредством парламента и выборов, а в отдельных кулуарах, в том числе в телеграм-каналах. Хотя последние, отражая оппозицию, многое приукрашивают или меняют. Да, их очень интересно читать, пока это не про тебя.

Мне часто приписывали некие коллизии, в которых я не участвовал. Причем фантазии не всегда качественные и порой никак положительно не влияют на репутацию. Из-за этого периодически уходишь из социальной сети на несколько дней, но потом возвращаешься. Интересно же, что там нового.

– Вы говорите, что телеграм-каналы отражают реально происходящую в мире борьбу. А где ее эпицентр?

Как только готовятся какие-то устрашающие меры, интерес общества повышается.

– Борьба есть в каждой компании, каждом коллективе. Это часть человеческой природы. Есть карьерная борьба, борьба за ресурсы, концептуальная борьба, когда у людей разные видения – это совершенно нормально. Борются везде. Вопрос только в том, насколько она интересна общественности. Как только готовятся какие-то устрашающие меры, интерес общества повышается.

– Какие, на ваш взгляд, вызовы сейчас у России? Каких неожиданностей ждать?

Власть сейчас показывает, что она стоит на стороне добра и борется против сил зла: американских, украинских, внутренних или других.

– Наверное, ключевой вызов для власти – та поляризация, которая сейчас происходит. Все-таки в последние года два разочарование властью достаточно велико. Поэтому появляется некая развилка. Власть сейчас показывает, что она стоит на стороне добра и борется против сил зла: американских, украинских, внутренних или других. При этом она понимает, что с силами добра она больше не будет ассоциироваться. Поэтому имеет смысл уйти в сферу услуг. Самый успешный проект – Госуслуги – был создан министерством экономического развития без вмешательства политики. Его целью не стояло повышение рейтингов. Это показало, что запрос на государство как на источник консультирования в мире административного хаоса колоссален.

Именно в этом и заключается вызов: понять, что нужно уходить от этой борьбы, иначе ты можешь проиграть.

– Среди членов нашей организации есть те, кто уехал из России в 80-е годы XX века.  Тогда недовольство политикой страны чаще всего выражали инженеры и учёные, которых ждала хорошая работа на Западе или в Америке, из-за чего они уезжали. В те времена они считались оппозицией. А сейчас кто он, русский оппозиционер?

Раньше люди приезжали в Москву как в некую «периферию», сейчас же – как в одну из мировых столиц.

– Они могут быть из самых разных сфер деятельности и с любой степенью ожиданий от себя, желания прийти и всё поменять. Отличия от 80-х годов в том, что тогда совпал запрос демократический и потребительский. Когда в СССР был один сорт колбасы, а в Европе – 50, все тянулись туда. Сейчас же произошла своего рода депровинциализация Москвы. Раньше люди приезжали в Москву как в некую «периферию», сейчас же – как в одну из мировых столиц. Конечно, это важно для самоощущения.

Однако сейчас возникают новые вызовы.  Если люди, которым сейчас за 40, за 50, воспринимают Россию как страну Второго мира, делая скидку на её некую провинциальность, то студенты, свободно ездящие в Лондон, Москву, видят одну из мировых столиц. Они уже такую скидку не делают.

– Вы говорили, что читать не нужно, что нечитающие люди больше думают. Ваше мнение на этот счет не изменилось после разговора с нами?

Выпускники приходят на собеседование и ужасно выглядят перед работодателем, их приходится переучивать.

– Я не говорю, что читать не нужно. Проблема в том, что в системе российского образования между знанием и навыком всегда выбирают знания. Потом люди приходят на собеседование и ужасно выглядят перед работодателем, их приходится переучивать. Беда в огромной дистанции между теорией и практикой. Даже сегодня, когда вы не можете устроиться в систему образования, если у вас есть судимость. То есть люди, которые прошли через экономические преступления, а порой были обвинены несправедливо, не могут учить экономике, её преподают советские преподаватели политэкономии, говоря по книжкам 19 века.

– Могут ли быть связаны оппозиционные настроения с этим? Люди понимают, что что-то нужно менять, но у них нет достаточного количества знаний и инструментов для этого.

Усталость – это то, что погубило ни одни отношения.

– Смотря куда менять. Если в 80-е годы было понятно, где потребительский рай и что есть провинциальная пропасть. Сейчас же разрыв не такой глобальный, поэтому европейский, американский идеал не так привлекателен. Не очень понятен вектор изменений. Но усталость, конечно, есть. Усталость – это то, что погубило ни одни отношения.