https://www.youtube.com/watch?v=n7h9yy7p8h4&t=1s

У нас в гостях – российский филолог Гасан Гусейнов. Уроженец Азербайджана, преподававший в Европе, но выбравший Россию, рассказал, что имел в виду, написав в соцсети скандальный пост о русском языке. Об этом и не только – в новом выпуске «Кофе вне политики».

Это и другие интересные видео смотрите на нашем YouTube-канале!

— Друзья, всем привет! Это выпуск «Кофе вне политики», и сегодня мы пьём кофе с самым одиозным филологом на всём постсоветском пространстве. Встречайте, у нас в гостях Гасан Чингизович Гусейнов! У вас такая обширная паблисити, столько подписчиков, СМИ задавали вам много вопросов. Надеемся, что мы будем оригинальными. У меня такой вам первый вопрос как филологу. Вначале было слово?

— Хороший вопрос. Дело в том, что то слово, которое в Евангелии от Иоанна звучит, — слово «логос», настолько многозначно, что на каждом новом языке его переводят по-разному. И в поэме Гёте «Фауст» герой, выбирая слово для греческого слова «логос», предпочёл слово «дело», «действие». Вот греческое слово «логос» действительно включает в себя это значение. Это такое слово, которое производит действие, порождающее слово.

— Вы преподаватель, часто ли вы в своих лекциях или в работе со студентами используете слова, которые побуждают к действию? И есть ли у вас такая цель?

— У меня точно есть такая цель, я точно использую слова, которые побуждают к действию. Во всяком случае, я стараюсь использовать такие слова, потому что предметы, которые я преподаю, предполагают действия с помощью языка. Это риторика, это древнегреческий язык, это история литературы, языка и культуры. И важнейшая функция языка, которой мы с вами пользуемся, — это так называемая перформативная функция, то есть функция превращения слова в действие.

— В той заметке заметка в Фейсбуке, где вы написали про клоачный русский язык, вы точно употребили слова?

— Абсолютно точно, да.

— А вы на каком языке думаете? Я знаю просто, что вы из Азербайджана.

— Я думаю на русском языке, но, когда я долго нахожусь, например, в Германии и общаюсь по-немецки, я начинаю думать по-немецки. И это, скорее, плохо, потому что мой немецкий язык, хотя и достаточно хорош для коммуникации, не в полной мере может выразить мои мысли. Поэтому плохо, когда люди говорят: я выучил английский и уже думаю по-английски. Это очень плохо, когда ты думаешь на том бедном языке, который успел выучить.

— Тогда почему, если вы считаете русский язык клоачным, или вы так считали…

— А я вообще не считаю русский язык клоачным. Я написал о том клоачном русском языке, на котором говорят средства массовой информации. Я ни одной секунды не думал и не собирался сказать, что русский язык – клоачный. Это абсолютно бредовое предположение. Это было совершенно в ясном контексте произнесено. После того, что случилось за эти три месяца, а это было написано в ночь с 28 на 29 октября, я с совершенно полной определённостью могу сказать: убогим и клоачным является не только язык масс-медиа, но и язык многих людей, которые решили злоупотребить моим высказыванием для того, чтобы сфокусировать свою ненависть на людях, которые думают не так, как они.

— Вы профессионально занимаетесь русским языком. Причём вы пошли по стопам своего отца, который был преподавателем и был идейным. И вот в этой связи мне очень интересно, как он на это отреагировал, и то, что вы занимаетесь филологией, — это дань вашему отцу или ваш выбор?

— Вы знаете, дело в том, что я выбрал классическую филологию, — то есть это древнегреческий, латынь, античная литература и так далее — по трём или четырём причинам. И главной из них было авторитетное мнение друзей моих родителей. Вы знаете, что авторитетные друзья родителей – часто гораздо более влиятельные люди для человека, чем собственные родители.

— А кто это был? Потому что у вас папа был тоже непростым человеком.

— Было три таких человека. Это замечательный литературовед Лев Борисович Антопольский, его уже нет на свете, он довольно молодым человеком умер. Это человек, которая произнесла слова, что поступать и учиться нужно только на филологическом факультете, только на кафедре классической филологии, — Татьяна Алексеевна Кудрявцева, специалистка по американской литературе. Я к её мнению прислушивался ещё и потому, что она всегда очень ясно выражала свои мысли, в отличие от очень многих других людей. Она даже какую-то сложную проблему всегда описывала так, что она становилась ясна. И третий человек — он работал школьным учителем, редактором, писателем, литературным критиком, — Виктор Иссаакович Камянов. Он преподавал русскую литературу во второй московской школе, мы очень часто встречались, очень часто общались. Он был человеком, который научил меня азам анализа литературного текста и тоже был великолепным оратором. Вот эти три человека определили мой выбор, я с ними много говорил об этом. Первоначально мне вообще хотелось заниматься химией, но потом в силу разных обстоятельств решил, что буду заниматься языком. Хотя отчасти в моих действиях как филолога присутствует элемент химии.

— А всё-таки как ваш отец отреагировал на то, что вы написали, на тот шум, который был вокруг этого?

— Вы знаете, дело в том, что само по себе это высказывание было неудачным, оно эллиптично. То есть в нём были опущены важные звенья. Это была короткая дневниковая запись, абсолютно не претендовавшая на то, что её будут читать какие-то миллионы или даже тысячи. На этот момент у меня было несколько сот подписчиков в Фейсбуке. Я ни одной минуты не думал, что это привлечёт чьё-то внимание, кроме очень ограниченного круга читателей. В том числе, конечно, моего отца, который разделяет все позиции, которые я занимаю в этом вопросе.

— Ваши слова легли ещё, может быть, на то мнение, которое сложилось о вас. Вы, например, говорите в интервью «Эрэфия», а не «Россия». Что вы вкладываете в это понятие?

— Проблема состоит в том, что Советский Союз был наследником Российской Империи. И, в сущности, этот короткий промежуток — 70 лет — с точки зрения большого исторического цикла — ничто. И если мы этот советский период вынесем за скобки, то мы можем сказать, что в 90-м году произошёл распад Российском Империи. И этот распад Российской Империи не был осознан как таковой ни в самой Российской Федерации, в части этой империи, ни в других странах. Ни в Украине, ни в странах Балтии, ни в странах Южного Кавказа. Когда я говорю «Россия», когда я слышу слово «Россия», я понимаю под словом «Россия» вот эту старую Российскую Империю. Я иногда пишу так – «Эрэфия», у меня есть такая форма написания. Это как есть люди, которые говорят «ФРГ» вместо Германии.

— Я даже вам больше скажу: вы любите Россию, любите Советский Союз.

— Этого я не знаю. У меня нет любви ни к каким государствам. У меня есть любовь к конкретным людям. У меня есть любовь к моим студентам, но тоже не как к массе.

— Ну кого вы выделяете, с кем разделяете свои мысли…

— Да. Я могу любить и людей, которые не разделяют моих взглядов. Я люблю их, конечно, не так, как мою семью, но тоже люблю по-человечески. У меня есть такое чувство – любви к определённым людям. Вот к Москве как к столице нашей родины у меня нет любви.

— То есть вы ходите на работу и мучаетесь, потому что вам нужно идти по московским улицам?

— Ни одной минуты. Дело в том, что я хожу по городу, в котором я вырос. Я вижу какие-то изменения в худшую сторону, в лучшую сторону. Что-то меня раздражает, что-то нет, но я здесь всё знаю.

— Хорошо. Какой город тогда вы любите?

— Я никакой город не люблю вот в том смысле, который вы вкладываете в это. Вы вкладываете в слово «любовь» сильную эмоциональную привязанность. Может быть, это связано с тем, что у меня нет религиозного чувства. Я могу вам пример привести. Был известный спор между Зигмундом Фрейдом, который был атеистом, во всяком случае, не религиозным человеком, с Роменом Ролланом, французским писателем, который, наоборот, писал о религиозном чувстве. Он называл это океаническом чувством. У Фрейда не было этого океанического чувства. И он писал об этом, и в одной из своих книг он писал о переживаниях человека, у которого нет этого океанического чувства. Вот вы в моём лице, может быть, видите человека, который тоже переживает, что у него нет такого океанического чувства. У меня нет религиозного чувства. И у меня нет такого чувства привязанности к месту, о котором я мог бы сказать, что это любовь. Да, я космополит, но не в том смысле, что везде моя родина. Это не так. Я прекрасно понимаю, где моя родина. Кстати, я родился в Баку, а в возрасте восьми месяцев меня перевезли в Москву. Когда я приезжаю в Баку или на родину моей мамы в Одессу, я чувствую запах этого города, этого места. Видимо, это какое-то давнее воспоминание, что я здесь появился на свет.

— Но эти города не ваши всё равно?

— Но эти города не мои.

— А я знаю почему. Для некоторых людей, которые родились в Советском Союзе, развал страны был просто развалом, но для многих это действительно было потерей родины. И в этом смысле я, знаете, как-то прониклась сейчас вами, потому что я понимаю: у вас была родина – Советский Союз, который объединял много стран – Украина, Азербайджан, Россия. И вдруг в какой-тог момент они стали разными странами. И получается сердце в одном месте, лёгкие в другом, голова в третьем, и это, конечно, очень тяжело. Вы можете это отрицать, но это так. Не может человек быть бездомным.

— Я с конца 70-х годов пишу на эту тему, когда Советский Союз ещё совсем никуда не делся. У меня главный фактор, который определил моё стремление приехать в Россию после 20 лет в Германии, в общем, сводился к тому, что я как преподаватель всё-таки здесь гораздо более востребован, чем там. Потому что я знаю, вижу, как устроено, например, преподавание гуманитарных наук в Европе, в Соединённых Штатах. Я знаю, чего не хватает моим студентам здесь, и, как мне кажется, собрал достаточный опыт, чтобы то, что я когда-то не мог сделать, когда работал в России, я мог сделать сейчас. То есть у меня установка абсолютно эгоистичная. Я хочу заниматься тем, что мне нравится, что я люблю и умею делать.